yogurtrat - Tumblr blog

yogurtrat · 1 year

Photo

Танцуй, фея, танцуй!

Немного об истории балета “Сон в летнюю ночь”

Иллюстрации: рисунок с афиши первого представления “Сна” в 1876 году, а также фотографии артистов в образах фей и насекомых.

Признаюсь, балет - тема для меня немного специфическая. Не могу назвать себя поклонником этого вида искусства - как минимум потому, что знаю о нем очень мало. Но, коль скоро мы тут говорим о Шекспире во всех его проявлениях, то игнорировать Барда танцевального было бы довольно странно.

Тем более, что и повод мне подвернулся подходящий - четырехтомная “История танца” Сергея Худекова (кстати, настоятельно советую всем, кто увлекается хореографией!).

Начнем?

***

Многим из вас наверняка знаком шикарный балет “Сон в летнюю ночь” в постановке Джорджа Баланчина - его показывали в кинотеатрах, его легко найти в сети. Зрелище это, конечно, впечатляющее - но сейчас я хочу рассказать вам о другой, классической постановке “Сна”, к которой приложил руку сам главный балетмейстер всея Руси XIX века, великий и ужасный Мариус Петипа.

Хотя сначала балет был совершенно другим. В 1866 году Петипа создал небольшую одноактную хореографическую блестку под названием “Титания” - специально для представления во дворце великой княгини Елены Павловны. Повод был радостный - помолвка цесаревича Александра, будущего Александра III - так что и зрелище требовалось соответствующее.

За основу балетмейстер взял музыку Мендельсона, который в 1826 году отличился созданием увертюры, вдохновленной феями Барда. Адаптировал мелодии Цезарь Пуни, другая величина русского балета XIX века.

Впихнуть всю пьесу целиком в одно действие было бы, конечно, проблематично - но Петипа к этому и не стремился, ведь сюжетные линии смертных, что заблудились в Афинском лесу, интересовали его мало. Гораздо интереснее был воздушный, яркий, фантастический мир фей, словно созданный специально для балетной сцены. На феях он и сосредоточился - “Титания”, как несложно догадаться из названия, повествует о королеве эльфов и ее муже, испытывающих сложности в семейной жизни.

И, между прочим, испытывали их не только сказочные существа. Увы, у самого Мариуса Петипа в любви тоже все не шло гладко - их брак с балериной Марией Суровщиковой разваливался, а из-за постоянных ссор (как в театре, так и вне его) страдала карьера обоих. Случайно ли это вышло, или намеренно, но балетмейстер... перенес свой личный кризис на сцену - он сам исполнил роль Оберона, а Суровщикова - Титании (посмотрите на последнюю фотографию в подборке, там на полу Петипа-Оберон развалился).

Но магия летней ночи не помогла - там, где бессмертные духи нашли точки соприкосновения, люди их потеряли. Пара окончательно разошлась вскоре после премьеры балета - впрочем, как утверждают современники, их творчеству это пошло только на пользу.

***

К Шекспиру Петипа вернулся только спустя десять лет - и снова обратился к эльфийской тематике. Одноактный балет теперь назывался, без всяких прикрас, “Сон в летнюю ночь” - и опять в центре внимания были король и королева фей, а вовсе не скучные парочки смертных. Что поделать, Лизандру с Гермией решительно не везло с танцами - и то правда, кому нужны эти ваши любовные многоугольники, когда тут мифические существа летают и вообще все красиво!

Музыка Мендельсона из нового произведения тоже никуда не делась - правда, работал над ней на этот раз австрийский композитор Людвиг Минкус. Он добавил к уже имеющемуся материалу пару новых музыкальных номеров, чуть обрезал там, чуть изменил здесь - и новый “Сон” был почти готов предстать перед публикой во всем своем сказочном блеске.

Готов, да не совсем. Осталась еще поставить танцы и “причесать” сюжет - гораздо более развернутый и подробный, чем в предыдущем творении Петипа. Задача стояла не то, чтобы простая - все-таки в оригинале история Титании и ее мужа постоянно переплетается с историей людей, взаимно влияя друг на друга. Ткача Основу и его ослиную голову в повествовании, разумеется, оставили - а вот все остальное подверглось тщательной и масштабной переработке.

Работа над балетом шла такая насыщенная, что со своими советами подключился даже директор императорских театров, Иван Александрович Всеволожский. В одном из писем Мариусу Петипа, к примеру, он предлагает вставить в балет очень мимимишную сцену:

Дорогой г. Петипа!

Не знаю, сообщил ли вам г. Григорьев пришедшую мне в голову мысль, которая может иметь место в “Сне в летнюю ночь”. Нужно будет включить насекомых, и так как мы достаточно уже использовали бабочек, пчел и пр. - то я подумал пустить в дело зеленых кузнечиков.

Какой прелестный выход (entree) для малолетних девочек и мальчиков из училища. Так как кузнечик, в мире насекомых, слывет за музыканта, то вы могли бы мальчикам дать в руки скрипки. Г. Минкус (композитор музыки) конечно воспользуется музыкальными мотивами из произведений Мендельсона. Я подумал о “скерцо” в симфонии en la - она весела и очень подходила бы к характеру кузнечика. Я просил г. Григорьева нарисовать для этого балета костюм кузнечика. Посмотрите - приемлема ли моя идея.

Мальчики-кузнечики, ну не прелесть ли? Эту мысль, балетмейстер, кстати, взял на вооружение - насекомые-скрипачи в постановке действительно появились.

Беспокоился Всеволожский не только о сюжете, но и более материалистических вещах:

Вообще недурно бы начать сезон блистательнее, тем более, что Двор прибудет в Петербург рано и вы сами знаете, насколько он лаком до новинок. Мы не можем больше угощать публику “Зорайей” и “Пахитой” (прим.. - два более ранних балета Петипа). Чего бы ни стоило, но нам необходимо новое. Если мы дадим “Сон в летнюю ночь”, то мы спасены. Сознаюсь, что ��то громадный труд - но я обращаюсь к мужественному военачальнику, сделавшему уже множество кампаний и командующего великолепною армиею.

“Военачальник” не подвел - красивый и необычный балет, впервые представленный в Петергофе летом 1876 года, очень понравился. Осенью того же года его возобновили в Большой Каменном театре, а затем возродили в 1889 году.

Интересно, что в оригинальной постановке роль Оберона предназначалась... для женщины - ее танцевала дочь Мариуса, Мария Петипа. Однако уже для спектакля в Каменном король фей резко поменял пол - с тех пор его партию исполняли только танцовщики-мужчины.

Ну а сказочное царство эльфов почувствовало, что ему неожиданно очень комфортно на балетной сцене - и шекспировский сюжет продолжал жить в мире танца, обновляясь и меняясь не хуже колдовских миражей в летнем лесу. Впрочем, о других его лицах поговорим как-нибудь в другой раз.

А пока - не угодно ли станцевать?

Источники:

1. Худеков, Сергей Николаевич. История танцев. Санкт-Петербург: типография "Петербургской газеты", 1913-1918. Ч. 4. 1918.

2. Meisner, Nadine. Marius Petipa, The Emperor’s Ballet Master/ New York City, US: Oxford University Press, 2019.

#Шекспир #уильям шекспир #статья #театр #балет #сон в летнюю ночь #shakespeare #William Shakespeare #theatre #ballet #A Midsummer Night's Dream

1 note · View note

yogurtrat · 2 years

Photo

Други, а давайте на Иэна Маккеллена в роли Ричарда Второго посмотрим?

Просто потому, что мы можем, а он фантастический.

И день сразу станет чуточку лучше.

Richard II

Cambridge Arts Theatre, 1968-1970.

For every man that Bolingbroke hath pressed To lift shrewd steel against our golden crown, God for His Richard hath in heavenly pay A glorious angel. Then, if angels fight, Weak men must fall, for heaven still guards the right.

#театр #шекспир #Ричард ii #иэн маккеллен #theatre #William Shakespeare #richard ii #ian mckellen

4 notes · View notes

yogurtrat · 2 years

Photo

«Быть или… казаться?»

Фальшивый Шекспир Уильяма Генри Айрленда

Часть 2

(первая часть здесь)

Пусть даже неудача выведенного яйца не стоит, она все равно - неудача.

Питер Акройд, “Лондонские сочинители”

Иллюстрация - карикатура “Уильям Шекспир является своим недоброжелателям”. Сэмюэл Айрленд с поднятыми руками, его сын рядом. На земле валяется рукопись “Вортигерна и Ровены”.

***

Итак, Уильям Генри Айрленд решил написать свою шекспировскую пьесу. С чего же начать? Как подступиться? Проще всего, конечно, было бы создать что-то легкое, комическое, да вот беда – в юморе молодой человек был не силен. Как и в романтике – замахнуться на вторую «Ромео и Джульетту»... весьма самонадеянно, хоть и перспективно.

Но что, если взять преданья старины глубокой? Скажем, вот прекрасный сюжет – картина, что висит в кабинете отца. На ней потрясает мечом кельтский король Британии Вортигерн. Известен он был, в первую очередь, тем, что призвал на территорию Благословенного Острова саксов (германцев) с континента, чтобы те помогли ему в борьбе против племен пиктов и скоттов. Отлично, главный герой готов - теперь можно творить!

У Айрленда, казалось, было все, чтобы сделать как минимум приличную вещицу. Исторический материал, холлиншедские хроники, которыми пользовался и сам Шекспир, в конце концов – корпус оригинальных текстов, чтобы на них опираться.

Не хватало ему только одного.

Таланта.

***

Увы, можно сколько угодно пытаться выжать из себя текст «под Барда», но Бардом нельзя стать – если в тебе нет даже толики той божьей искры, что горит в сердце каждого настоящего поэта, ничего хоть сколько-нибудь путного не получится. Не получилось и у Уильяма – в стремлении как можно быстрее представить публике потерянный шедевр, он несся на всех парах, не слишком беспокоясь о качестве того, что выходило из-под его пера. Но к этому моменту фальсификатор был так избалован славой и так одурманен собственной безнаказанностью, что хотел лишь больше, еще больше восторгов и оваций. Он утратил остатки осторожности.

«Вортигерн и Ровена» была закончена всего за два месяца – неслыханная скорость! Кто знает, возможно, посиди Айрленд над ней чуть-чуть подольше, исправь самые очевидные косяки – и его дальнейшая судьба могла бы сложиться по-другому. Но история сослагательного наклонения не знает – случилось то, что случилось.

***

В двух словах сюжет сего магнум опус можно описать так. Король бриттов Констант жалует своему советнику Вортигерну половину короны (читай – полцарства) за верную службу. Вортигерн так рад, что решает немедленно пришить короля и заполучить вторую половину – чтоб вы понимали скорость развития действия, решает он это прямо в первом действии первого акта, не размениваясь на долгие размышления.

Тем временем, Шут предупреждает детей Вортигерна, Паскена и Флавию, что для их семьи с таким папой скоро запахнет жареным – и они быстренько отбывают из страны, переодев прекрасную Флавию мальчиком.

Король убит. Его сыновья, Аврелий и Утер (тот самый, который Утер Пендрагон), узнают об этом в Риме по аське и отправляются в Шотландию, дабы собрать там армию и отомстить за смерть отца. В ответ Вортигерн вызывает войско саксов во главе с Хенгистом и Хорсусом (действующих лиц, возникающих из ниоткуда, все больше и больше…). По ходу дела он влюбляется в дочь Хенгиста, титульную Ровену, чему очень не рада его жена Эдмунда и оставшиеся сыновья Вортимер и Категирн.

Если вы еще не сломали язык и мозг, двигаемся дальше: семья Вортигерна вертела на известном месте быть на стороне проигравшего главы семейства – они тоже бегут и присоединяются к армии Утера. Аврелий немедленно влюбляется во Флавию, которая больше не переодевается мальчиком. Ее отец, меж тем, становится совсем уж неуправляемой мразью и сугубо отрицательным героем, которого к развязке и пожалеть-то не за что. Про Ровену вообще все забыли.

Далее следует весьма невнятная битва двух армий, в которой злодей, разумеется, терпит поражение (но ему милостиво сохраняют жизнь), Аврелий женится на Флавии и все счастливы. Конец.

***

Даже в кратком пересказе видно, чьи уши торчат из этой истории: тут вам и «Макбет», и «Ричард III», и кусочки «Короля Лира»… В общем, вполне себе посредственная литературная игра, которая мало кого смогла бы заинтересовать даже в наш век постиронии и отсылок.

Язык пьесы тоже оставляет желать лучшего – честно признаюсь, я еле-еле осилила первый и последний акты, дочитывая это все на голом энтузиазме, что называется, «за папу, за маму и за зайчика». Вот, взгляните на выдержку из монолога Вортигерна, где он решает, что король задержался в мире живых:

Fortune, I thank thee! Now is the cup of my ambition full! And, by the rising tempest in my blood, I feel the fast approach of greatness, which, E'en like a peasant, stoops for my acceptance. Yet hold: 0! conscience, how is't with thee ? Why dost thou whisper? should I heed thee now, My fabric crumbles, and must fall to nought ? Come, then, thou soft, thou double-fac'd deceit! Come, fawning flattery! silence-sealing murder! Attend me quick, and prompt me to the deed! What! jointly wear the crown? No! I will all!

Уильям Генри Айрленд, “Вортигерн и Ровена”.

Комментарии требуются?

Пьесу Айрленд, между прочим, писал своей рукой на обычной бумаге – ему было уже настолько плевать за скептиков, что он решил «оригинальный» экземпляр сделать как-нибудь потом, в свободное время. Пока же можно говорить, мол, переписываю, не жалея живота своего.

И обман, казалось бы, удался. В день торжественного представления «Вортигерна и Ровены» в доме на Норфолк-стрит собрался, казалось весь Лондон – каждому хотелось увидеть чудесную находку, прикоснуться к величию до поры сокрытого памятника английской словесности. Сэмюэлю даже пришлось ограничить часы посещения – так велик был народный энтузиазм. Обязательный ритуал преклонения перед локоном волос на любовной записке, конечно же, тоже входил в программу – как и возможность взять в руки «то самое» первое подарочное издание.

Уильям блаженствовал. Но не забывал и о деле: при посетителях он мастерски разыгрывал карту бедного, малообразованного юноши, который по чистой случайности отыскал столь прославленные бумаги. Такой не смог бы ничего подделать – гляньте, какой простачок! Вы знаете, его же выгнали из школы…

Просвещенный свет читал «Вортигерна» и рыдал. Иногда в прямом смысле: Джеймс Босуэл, почтенный ученый муж и литератор, чуть не лишился чувств, заполучив на пару минут рукопись. «Теперь я могу умереть спокойно, - сквозь слезы проговорил он. – Я дожил до такого дня!». Умер Босуэлл, кстати, всего три месяца спустя, вероятно, весьма успокоенным – падение Айрлендов случилось гораздо позже.

Впрочем, недовольные тоже находились: критик Джозеф Ритсон, к примеру, писал, что все это не более, чем «собрание подделок, старательно и искусно сделанных для того, чтобы обмануть публику». В том, что Уильям создал мистификацию в одиночку, Ритсон сомневался – по его мнению, тут действовала некая группа людей, не обделенных талантом (не то, что наш лондонский недоучка).

Но критика почти никто не слушал – некоторое время назад он уже подмочил свою репутацию, когда резко высказался относительно одного стихотворения, оказавшегося подлинно шекспировским. Вот и теперь его крик «волки!» остался без внимания – до поры до времени.

***

Айрленд и не думал останавливаться – он замыслил масштабный эпос, цикл пьес, охватывающих историю Британии с нормандского завоевания до правления Елизаветы. Вслед за «Вортигерном» появился «Генрих II» (работа чуть более продуманная и почти приличная), затем – часть «Вильгельма Завоевателя». Фальсификатор, что называется, «словил поток» и клепал нового Барда, как горячие пирожки.

Его отец тоже не дремал – Сэмюэл подключил свои книгоиздательские знакомства и лично подготовил к печати томик «Некоторые рукописи и деловые бумаги за подписью и печатью Уильяма Шекспира…». Стоила книжка 4 гинеи – не слишком много, но и не чересчур мало – и содержала почти все подделки Уильяма, за исключением новых пьес («Король Лир» и кусок «Гамлета» присутствовали).

Наш герой изданием остался недоволен – одно дело демонстрировать старые пергаменты в полутемной лавке, но делать их достоянием широкой общественности – тут и до разоблачения недалеко. Не ровен час, найдется какой-нибудь въедливый знаток словесности или почерков… Но уверенность Сэма было уже не поколебать, и юноша отступился.

Он вдруг осознал, что, вздумай он рассказать об обмане – ему не поверит никто, даже собственный отец.

***

Вполне понятно, что такой лакомый кусочек, как доселе неизвестная пьеса Шекспира, не мог остаться без внимания театров. Директора лучших лондонских сцен осаждали дом Айрлендов, сражаясь за честь поставить «Вортигерна» у себя. Как вы уже знаете, удача улыбнулась Ричарду Бринсли Шеридану, владельцу «Друри-Лейн».

Интересно, что Шеридан вовсе не был так уж уверен в подлинности рукописи. Весной 1795 года он пришел к Сэмюэлю, чтобы своими глазами взглянуть на текст. Прочитав несколько страниц, остановился – так поразил его неуклюжий, корявый пассаж в третьем действии.

«Очень странно, - пробормотал он. – Вы, конечно, знаете, какого я мнения о Шекспире, но, как бы то ни было, он хотя бы всегда писал поэтично».

Одолев следующий акт, Шеридан нахмурился еще больше: «Здесь есть, конечно, смелые идеи, но все они весьма сырые. Это чуднО: можно подумать, что Шекспир был очень молод, когда писал эту пьесу».

Уильям напрягся – дела принимали нехороший оборот. Однако вскоре Шеридан забыл о своих подозрениях – он со спокойной душой заплатил Сэмюэлу триста фунтов наличными и обещал пятьдесят процентов прибыли от первых шестидесяти представлений! Недурной куш!

Объяснялось такая сговорчивость просто: дела у «Друри-Лейн» как раз шли не блестяще, и театру требовался громкий хит, способный обеспечить аншлаги на месяц-другой. «Вортигерн» подходил для этого как нельзя лучше.

***

Но удача уже отвернулась от Уильяма Генри Айрленда. С самого начала постановка вызвала больше насмешек, чем энтузиазма: выдающийся актер Джон Филип Кембл, выступающий в роли Вортигерна и постановщика одновременно, не считал пьесу подлинной, и изначально обставил все действие так, чтобы и у публики не осталось на этот счет никаких сомнений.

Да, актерский состав был более чем выдающийся: и королевская любовница миссис Джордан в роли Флавии, и миссис Пауэлл как Эдмунда, и прекрасная мисс Миллер-Ровена… Но ощущение дешевого фарса пронизывало каждую их реплику на репетициях.

Лодку раскачивали и громкие обвинения Эдмунда Мэллоуна. Этот джентльмен нисколько не сомневался в фальсификации с самого начала айрлендовской аферы. Он издал книгу «Изыскания в подлинности некоторых рукописей», а также памфлет, где, не стесняясь в выражениях, обвинял всю семейку развеселых шекспироведов в подлоге и обмане и призывал саботировать любые постановки пьесы «Вортигерн и Ровена».

Сэмюэл незамедлительно ответил своим памфлетом, который гласил:

Злонамеренный, бессильный выпад против недавно изданных рукописей Шекспира, что появился в канун преставления пьесы о Вортигерне, по видимости, имеет целью ущемить интересы владельца оных; мистер Айрленд не в силах представить в столь короткий срок, остающийся до спектакля, должный ответ на крайне недалекие и необоснованные «Изыскания» мистера Мэлоуна, по каковой причине ему остается единственно уповать на то, что пьеса о Вортигерне будет встречена с доброжелательностью, свойственной британскому зрителю.

Пьеса ныне печатается и через несколько дней будет представлена на суд публики.

Сэмюэл Айрленд.

***

Провал был грандиозным.

«Доброжелательность, свойственная британскому зрителю» улетучилась, как с белых яблонь дым, уже в первые минуты спектакля – в зале послышались сдержанные смешки и ропот. Даже неискушенному зрителю было понятно – текст, который звучит с подмостков, принадлежит кому угодно, но только не Барду.

Впрочем, первые два акта прошли еще относительно спокойно. В третьем актеры, уставшие от плохих реплик, начали заметно переигрывать – и смех зазвучал громче. Сэмюэл Айрленд, сидя в шикарной ложе по центру, заерзал и начал беспокойно оглядывать зал, не понимая, что происходит. Уильям за кулисами то краснел, то бледнел – он-то, в отличие от отца, прекрасно знал, к чему идет дело.

В четвертом акте случилось непредвиденное: мистер Филлимор, исполнявший роль одного из саксонских военачальников, по сюжету умер. Но сделал это – случайно или намеренно – крайне неуклюже: опущенный занавес, упав на тело, выставил на обозрение публики его раскинутые по всей сцене ноги. Филлимор попытался выпутаться из-под тяжелого бархата – несмотря на то, что формально был мертв! Публика ликовала.

Развязка, как и положено, наступила в пятом акте. Кембл, выступив вперед, прочитал свой монолог:

Владыка смерть! Вселенная дана тебе в удел, В покойницких царишь, и на кладбищах, В больницах – праздничных твоих чертогах; Повеселись же нынче во дворце, Где гибель короля подстерегает. Разверзнешь ты зияющую пасть, Костяшками ударишь о костяшки, С ужимкой дикой, грубо хохоча. Да пресечется дерзкая забава! Рукою хладной – ног его коснешься, Вверх устремишься, к сердцу поползешь, И долгой ночи плащ его укроет.

“Вортигерн и Ровена”, перевод Д. Сильвестрова

Слова «дерзкая забава» («solemn mockery») актер произнес с такой выразительностью, что зал просто взорвался хохотом и свистом. Выдержав пару минут, Кембл повторил ту же строчку еще более многозначительно – и похоронил «Вортигерна» навсегда. Последующие сцены тонули в смехе и шуточках – аудитория никак не могла успокоиться и от души потешалась над происходящим. Миссис Джордан с трудом нашла в себе силы выйти на поклон – ей улюлюкали, как цирковой обезьянке.

Первое представление оказалось для пьесы последним. Никаких пятидесяти процентов от спектаклей Сэмюэл так и не увидел – более того, распаленная общественность обвинила именно его, знатока Шекспира и собирателя редкостей, во всей мистификации. Подозревать недотепу-сына никто и не думал.

А для семьи наступили тяжелые времена.

***

Друзья у Айрлендов, конечно, оставались – те, кто до конца был уверен в подлинности рукописей. Они честно пытались помочь – но мы же знаем, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями. Неравнодушные создали комиссию по изучению находок и бесконечно донимали Уильяма расспросами о мистере Х., местонахождении его дома и прочих фактах, выдумывать которые у фальсификатора уже не было ни сил, ни желания.

Молодой человек изворачивался, как мог, но, когда с теми же претензиями на него насел отец, а за перемещениями установилась настоящая слежка (в надежде, что он приведет к таинственному благодетелю), стало понятно – пора валить.

5 июня 1796 года Уильям Генри Айрленд покинул дом на Норфолк-стрит и скрылся в неизвестном направлении. Перед отъездом он честно рассказал миссис Фримен о подделках – но та не поверила ему и только посмеялась. Позже она скажет: «лишь тщеславие могло породить у него подобные романтические бредни, будто он истинный автор этих великих творений».

Сэмюэл тоже отказывался признать великий обман сына. Разве он вообще способен сочинить подобное? Вне себя от гнева, старик строчил письмо за письмом, требовал личной встречи – но взамен получал лишь письменные показания Уильяма, в подробностях разоблачающего собственные подделки. Тщетно - мистер Айрленд был непоколебим и упрямо считал манускрипты настоящими. Не убедили его даже образцы свежих сфальсифицированных бумаг, которые предоставил ему адвокат Олбени Уоллес.

Враз постаревший, с разбитым сердцем, Сэмюэл напрасно пытался достучаться до сына, который тратил остатки сбережений где-то в деревне неподалеку от Бристоля. Стремясь хоть как-то спасти осколки репутации, Сэм издал памфлет «Мистер Айрленд в свою защиту». В ход пошли и цитаты из писем сына, и показания Монтегю Толбета, и ряд других документов, подтверждающих его невиновность (к чести Уильяма надо сказать, что он яростно отстаивал непричастность отца к афере).

Но было уже слишком поздно: никто не желал слушать. На старого человека спустили всех собак – карикатурам, нападкам и обвинениям не было конца. Ожесточенный несправедливостью, Айрленд-старший закрылся от мира и вплоть до смерти в 1800 году не оставлял о себе никакой информации.

С сыном он так больше никогда и не поговорил.

***

Свое место в мире не мог найти и Уильям. Его везде узнавали – и везде гнали в шею; он пытался стать актером, но в каждом театре его встречали только как автора скандального «Вортигерна». Он хотел было продать пьесу «Генрих II» - понятно, что из этой затеи тоже ничего не вышло.

Кое-как скопив денег, Айрленд открыл в Кенсингтоне небольшую библиотеку с выдачей книг на дом. Дела шли ни шатко, ни валко – основной доход шел от продажи копий шекспировских подделок любопытствующей публике.

В 1805 году он выпустил «Признания», в которых по-прежнему утверждал, что отец не имел ни малейшего отношения к обману. Здесь же он обвинял труппу «Друри-Лейн» и лично Кембла в провале «Вортигерна и Ровены» - если бы не злополучная строка, сорвавшая спектакль, утверждал он, все сложилось бы иначе.

Книга завершалась семью доводами защиты:

1. Своим обманом я не намеревался причинить кому-либо вред.

2. Я действительно и не причинил вреда никому.

3. У меня не было никаких корыстных интересов.

4. Я действительно не извлек из этого никакой выгоды.

5. Те, кто вознамерились подвергать освидетельствованию означенные бумаги, должны винить только себя за все последствия, связанные с поддельным договором об аренде дома между Шекспиром и Фрейзером.

6. Поскольку мне едва исполнилось семнадцать с половиной лет, когда я принялся за подделки, моя молодость должна в какой-то мере смягчить гнев обвинителей.

7. Моих обвинителей возмущает то, что они не устояли перед каким-то подростком, и тем самым поставили под сомнение свой ум и знания. Будь я ученым мужем, они простили бы меня как равного. Меня сочли бы опасным мистификатором, но человеком чрезвычайно умным.

Уильям Генри Айрленд, “Признания”.

В общем, я был молод и глуп, а вы сами виноваты, что поверили. Между прочим, кое-какую выгоду он из всего этого получил – как минимум, 90 фунтов, выданных Шериданом. Да и с тем, что ущерба от его забав не было, можно поспорить – помимо отца, на которого посыпались все шишки, в неприятном положении оказался и «Друри-Лейн», и многие сторонники подлинности рукописей.

***

Несколько лет Уильям Айрленд жил во Франции, где занимался переводами и издал четырехтомную «Жизнь Наполеона Бонапарта». По возвращении на родину он получил место у издателя Трипхука и продолжил писать – под своим именем и под псевдонимами. Писал он много – от пьес до политической сатиры – однако сейчас его оригинальные работы известны разве что в узких кругах исследователей.

Если заинтересуетесь, попробуйте поискать в сети поэму «Отвергнутый гений» (многозначительное название, правда?), а также романы «Аббатисса» и «Покорная чувству» - правда, на русский язык ничего из этого, конечно, не переводилось.

В 1832 году Уильям выпустил второе издание «Вортигерна и Ровены», своего главного триумфа и провала. В предисловии он снова пламенно защищал отца и поливал ядом «Друри-Лейн», которых теперь, по прошествии времени, окончательно утвердил на роль главных злодеев в этой истории.

Увы, до него уже никому не было дела – какой-то спектакль тридцатилетней давности не представлял ни малейшего интереса для аудитории, да и фамилия Айрленда стерлась из памяти живущих так же быстро, как когда-то стала известной. Люди ходили на постановки настоящих пьес Шекспира – а тот, кто хотел погреться в лучах его славы, так и остался пустым местом.

В 1835 году Уильям Генри Айрленд тихо умер в собственном доме в Сент-Джордж-ин-зе-филдс в возрасте 59 лет.

***

Кстати, 19 ноября 2008 года в Пемброк-колледж в Кембридже на сцене снова прозвучали строки «Вортигерна и Ровены». Студенты сделали из нее комедию – и выяснилось, что в этом качестве она очень даже хороша.

Интересно, что бы подумал о такой интерпретации Уильям Айрленд? Быть может, порадовался, что его имя и его дела еще помнят? В конце концов, он ведь не хотел причинить никому вреда…

P.S.: в том самом романе Питера Акройда «Лондонские сочинители» в Уильяма влюблена юная Мэри Лэм – та самая, которая на пару с братом Чарльзом создала пересказы шекспировских пьес для детей. Та самая, которая убила свою мать. Впрочем, это тема для совсем другого разговора :)

- Каким именно делом изволите заниматься, сэр?

- Чем занимаюсь, сэр? Жизнью , вот чем.

Питер Акройд, “Лондонские сочинители”

Источники:

1. William Henry Ireland, a.k.a. 'Shakspeare'. Vortigern and Rowena, 1796.

2. Джон Уайтхед. Серьезные забавы. М., “Книга”, 1986.

3. Doug Stewart. To Be... Or not: The Greatest Shakespeare Forgery - Smithsonian Magazine, June 2010.

#Шекспир #Уильям Шекспир #статья #театр #подделки #William Shakespeare #shakespeare #theatre

1 note · View note

yogurtrat · 2 years

Photo

«Быть или… казаться?»

Фальшивый Шекспир Уильяма Генри Айрленда

Часть 1

Будущее - ничто, потому что оно все. А прошлое - все, потому что оно ничто.

Питер Акройд, “Лондонские сочинители”

В ту прохладную субботу 2 апреля 1796 года театр «Друри-Лейн» был забит публикой до отказа. Леди и джентльмены взволнованно переговаривались, занимая свои места, и в этих разговорах слышались то вздохи восторга, то скептические смешки. И немудрено: ведь им предстояло увидеть не просто спектакль – о нет, их ждала постановка «Вортигерна и Ровены», потерянной, а потом – по чистой случайности! – найденной работой великого Шекспира.

Новая пьеса Шекспира! Можете ли вы вообразить себе такое? Ничего удивительного, что билеты на премьеру были раскуплены за считанные дни.

… Из-за кулис, скрываясь в пыльном бархате занавеса, на зрителей смотрел бледный молодой человек с тонкими, чуть болезненными чертами лица. Он тоже был сильно взволнован – но о причинах этого волнения вряд ли догадывалась хоть одна живая душа в зале.

Звали молодого человека Уильям Генри Айрленд.

И он был величайшим фальсификатором Шекспира, какого знала Британия.

***

Уильям Айрленд родился в 1777 году. Или в 1775 – по крайней мере, в семейной Библии Айрлендов записана именно такая дата. Зачем будущий автор подделок убавил себе возраста – из желания казаться моложе и неопытней или же из врожденной тяги к сокрытию истины – остается загадкой, однако одно можно сказать совершенно точно: его отцом был Сэмюэл Айрленд, издатель, антиквар и собиратель редкостей.

В романе Питера Акройда «Лондонские сочинители» (в оригинале «The Lambs of London») Сэмюэл предстает человеком жестким, тяжелым и страдающим от неудовлетворенных амбиций – всего лишь владелец скромной книжной лавки, он жаждет стать своим в обществе литераторов, прикоснуться к блестящему миру искусства, таланта к которому он, увы, лишен.

Реальный же мистер Айрленд – хоть, вполне вероятно, и обладающий непростым характером – добился вполне неплохих успехов и на судьбу жаловаться не мог: самоучка, он стал замечательным знатоком классической поэзии и прозы, издавал альбомы собственноручно написанных английских пейзажей и даже удостоился медали общества изящных искусств за успехи в рисунке и графике. Вкус у него был отменный – дома, в «кабинете редкостей» было не повернуться от редчайших книг, на стенах висели картины Хогарта и Ван Дейка, а из шкафа таинственно выглядывали части настоящих египетских мумий.

Да и в тех самых «богемных» кругах его имя было весьма известно – ничего общего с заносчивым, но пустым персонажем Акройда.

Главной, величайшей любовью всей жизни Сэмюэла Айрленда был Шекспир. Перед величием Барда он преклонялся и рьяно коллекционировал все, чего только касалось его благословенное сияние. Кстати, касалось оно немногого: бумаг и рукописей, несомненно относящихся к стратфордскому поэту, и сейчас не сыщешь днем с огнем, а в те времена и подавно. Жемчужиной собрания, гордостью Сэмюэла был оправленный в серебро резной кубок из тутовника, который, якобы, Шекспир посадил своими руками неподалеку от дома.

Само собой разумеется, что в доме Айрлендов строки из бессмертных пьес не стихали никогда. По вечерам устраивались чтения: все домочадцы, то есть, гражданская (как мы бы сейчас сказали) жена Сэма миссис Фриман, их две дочери и сын – все собирались у камелька и с благоговением слушали, как глава семейства читает «Гамлета» или «Генриха V», вновь и вновь восхищаясь красотой слога и изяществом рифм.

Девочки откровенно зевали – им едва ли было дело до войны Алой и Белой Розы или интриг датского двора. А вот мальчик…

О, тем огнем обожания, что горел в глазах маленького Уильяма, казалось, можно было поджечь целый ад.

***

Удивительно, но при всей любви к литературе учился Айрленд-младший плохо – он сменил несколько учебных заведений, последовательно вылетая после первого же семестра за неуспеваемость. «Мальчик настолько глуп, что стал настоящим позором для школы», - жаловался один из директоров расстроенной семье.

В конце концов, отец отослал его во Францию на четыре года – там, вероятно, из-за смены обстановки, дела пошли получше. Уильям неплохо поднаторел во французском языке, побывал в Париже, Нормандии и Амьене, где набрался не только знаний, но и кое-какого житейского опыта.

Амбициозности ему, однако, ощутимо не хватало (вернее, вскоре он ее обнаружит в другой области…): по возвращении все тот же непреклонный отец определяет юношу помощником стряпчего в небольшую контору в Нью-Инн. Здесь, у мистера Бингли, среди конторок, шкафов и бесконечных бумаг, Уильям Генри Айрленд, вероятно, и провел бы остаток своих дней, бесследно исчезнув со страниц истории на следующий же день после кончины.

Однако у молодого человека были совсем другие планы на жизнь. И планы эти были непосредственно связаны с поэтом из Стратфорда-на Эйвоне.

***

Точно неизвестно, как наш герой утвердился в мысли о подделке рукописей Барда. По одной из версий, они с отцом совершили паломничество по шекспировским местам, где свели знакомство с неким Джоном Джорданом, посредственным сочинителем и еще более посредственным мошенником. Тот якобы уговорил их купить «сувениры»: кошелек Энн Хэтэуэей и дубовое кресло, в котором, конечно же, сидел сам Бард. Уильям легко распознал банальный ширпотреб, однако был поражен тем, как легко Сэмюэл, знаток редкостей, поверил подлинности этих вещей. Раз можно провести одного специалиста – значит, можно и других…

Сам же Айрленд вспоминал, что идея пришла к нему другим путем: «Часто мой отец заявлял, что обладать даже клочком бумаги со следом почерка Поэта было бы бесценнейшим в мире сокровищем».

Сокровищем? Ну что ж, давайте ограним этот алмаз.

***

Вскоре после Рождества 1794 года великий план начал осуществляться. Для начала, с одной из факсимильных публикаций Джорджа Стивенса были сняты копии единственных известных подписей Шекспира (на его завещании и закладной 1612 года). Подпись следовало довести до совершенства – и в своей крошечной, холодной комнатушке юный Уильям день за днем практиковался до тех пор, пока не смог идеально воспроизвести росчерк пера своего тезки даже с закрытыми глазами.

Дальше в дело вступила химия: ведь никто бы не поверил рукописи на современном пергаменте со свежими чернилами. Питер Акройд устами нашего героя описывает этот процесс так:

Уильям взял отца за плечи и силой повернул к себе.

- Могу во всех подробностях раскрыть вам процесс подделки, начиная от чернил и кончая сургучной печатью. Хотите знать, как делаются старинные чернила? Смешиваются ��ри вида жидкостей, которыми переплетчики обрабатывают телячью кожу «под мрамор». Перебродив, смесь приобретает густо-бурый цвет.

<…>

- Листы я обесцвечивал настоем табака. Взгляните на эту страницу. – Но Сэмюэл Айрленд смотреть на нее не желал. – Потом окуривал их дымом. А иначе зачем бы мне было разводить огонь в разгар лета?

- Нет, хватит. Я отказываюсь тебе верить.

- Бумагу я брал на Бернерз-стрит у мистера Аскью. Он отдавал мне чистые листы из старинных фолиантов или изданий поменьше, ин-кватро. А мистер Аскью настолько стар, что ни на минуту не усомнился в безгрешности моих помыслов.

- Не верю ни единому слову. Все ложь.

- Все правда, отец.

Питер Акройд, “Лондонские сочинители”.

Остался лишь последний маленький шаг – выудить из старых запасов в лавке трактат с золоченым гербом Елизаветы на обложке и вклеить внутрь импровизированное письмо-посвящение королеве с Той Самой подписью. «Подарочный экземпляр» был готов – и скромный служащий Уильям Генри Айрленд в ту же секунду перестал существовать. На его месте оказался Уильям-мистификатор.

…Следующим же вечером он вошел в кабинет, где Сэмюэл занимался рисованием, театральным жестом выудил из кармана книжечку и возвестил высоким, чуть срывающимся от гордости голосом: «Вот, сэр! А что вы скажете на это?»

Реакция Айрленда-старшего была, пожалуй, чуть менее восторженной, чем хотелось бы его сыну. «Я, определенно, считаю, что это вещь своего времени», - заметил он, внимательно вглядываясь в сургучную печать, на которую Уильям потратил столько усилий. И, тем не менее, задумка удалась – в «подлинности» его поделки ни у кого не возникло сомнений!

Окрыленный успехом, юноша тут же приступил к сиквелу своей работы. Навыки стряпчего пригодились: привычным для себя языком, чуть стилизовав его под «елизаветинский», он составил договор об аренде дома между Шекспиром и Майклом Фрейзером. Разумеется, печать и подпись были на своих местах – и даже безупречнее, чем в прошлый раз.

Сэмюэл Айрленд был опьянен. Перед ним был не просто «клочок бумаги со следом почерка», а целый, практически не поврежденный документ. Не стихи и не пьеса, разумеется – но все же, все же, все же… Чтобы отмести следы сомнений, старый антиквар спросил о возможном происхождении документа сэра Фредерика Идена, известного коллекционера и филантропа. Тот с радостью подтвердил, что Шекспир-то – настоящий.

«Несколько человек говорили мне, - вспоминал позднее Айрленд-младший, - что, где бы ни были найдены эти рукописи, это, несомненно, подлинные рукописи Шекспира, которые так долго и тщетно искали».

***

Ковать железо надо было, пока горячо. И Уильям увеличил размах деятельности – в рекордно короткие сроки состряпал целый манускрипт «Исповедание веры» (он привел в восторг исследователей, которые не хотели считать Шекспира католиком), пару контрактов с актерами «Глобуса», несколько стихов и – самое прекрасное творение – любовное письмо Барда к Энн Хэтэуэй, дополненное локоном волос!

Уильям вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете и раскрыл. Там лежал обернутый в тончайшую, как паутина, ткань листок бумаги, к которому едва видной ниточкой была прикреплена прядь волос. Уильям положил все это на обеденный стол. Сэмюэл Айрленд бережно развернул полупрозрачную ткань и бумажный лист и принялся разбирать рукописные строчки:

- Заверяю тебя, душенька моя, что ничья грязная рука не касалась сего послания. Твой Уилл свершил все самолично. Желание у него есть, есть и умение. Ни золоченая безделка… Ни что-то еще… Неразборчиво. Извини. Я сам не свой от волнения.

Прядь рыжеватых волос на конце слегка завивалась. Сэмюэл Айрленд боялся даже прикоснуться к ней.

Питер Акройд, “Лондонские сочинители”

Сейчас, с нашими методами радиоуглеродного анализа, исследованиями почерков и прочими наворотами науки, поделки молодого человека раскусили бы в считанные дни. Тогда же все это великолепие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Специалисты плясали над бумагами и хором признавали их подлинными. Публика пребывала в экстазе, и даже не слишком обращала внимания на странные мелочи орфографии.

Еще бы – Уильям с ней особо и не заморачивался. Как мы бы сейчас вставляли в псевдо-старинный текст слова «гой еси», «сей» и «княже», так и он, не мудрствуя лукаво, просто удваивал некоторые согласные в словах и прибавлял окончание «е»: «wee», «didde», «prettye», «butte». Очень по-шекспировски звучит, правда?

***

А вот вопрос о происхождении находок, конечно же, вскоре встал ребром – но наш пройдоха подготовился и к такому. Словно фокусник из шляпы, он достал на свет божий мистера Х. – плейбоя, миллиардера, филантропа, железного человека и очень, ну очень скрытную личность.

Я находился в конторе, когда ко мне зашел Толбет и показал деловую бумагу, подписанную Шекспиром. Я был весьма изумлен и заметил, что отец мой очень обрадуется, если сможет взглянуть на сей документ. Толбет сказал, что даст мне такую возможность. По прошествии двух дней документ был мне вручен. Я стал допытываться, где он был найден.

Через два-три дня Толбет представил меня некоему господину. Будучи со мной в комнате, он, однако, не спешил принять участие в поисках. Я обнаружил второй документ, третий и две-три небрежные записи. Мы наткнулись также на документ, подтверждающий право этого человека на земельную собственность, о коем он до того и не ведал. Последствием сей находки явилось то, что он позволил нам забрать любые документы, включая даже клочки бумаги, если те имели отношение к Шекспиру».

Уильям Генри Айрленд.

Очень удобно: неизвестный благодетель, дом которого (неизвестно где стоящий) так и ломится от редких бумаг – и более того, он готов отдать их непонятно кому за просто так! Ну сказка какая-то!

Правдивым в этой истории было только одно: существование Монтегю Толбета. Этот бывший адвокат, а ныне средней руки актер, друг Уильяма, как-то застал его за изготовлением очередной подделки – но не настучал, а согласился прикрывать товарищу «тыл», подтверждая его россказни. Воистину, не имей сто рублей…

***

Со временем Айрленд обнаглел. Каждая его «находка» обретала оглушительный успех, а редкие голоса скептиков тонули в шуме рукоплесканий в адрес блистательного молодого шекспироведа – и у молодого шекспироведа, что называется, сорвало крышу. Подделки становились все масштабнее и все бесстыднее – просто удивительно, как подобное вообще могло сходить ему с рук.

Так, он состряпал письмо Шекспиру от самой государыни Елизаветы Первой. Лексика в этом письме поражает воображение – в переводе Д. Сильвестрова все это неземное великолепие выглядит примерно так:

Получили мы любезные твои вирши добрый Мастер Уильям чрес нашего Лорда-камергера и шлем тебе похвалы оных изрядных достоинств ради. А отбудем мы ис Лондону в Хемпстаун на дни празничные в каковой град и тебя ожидаем с гораздыми твоими актеры дабы мочно было тебе пред нами сыграть и потешити нас промедления не имей и поспешай к нам не дале нежли в сей вторник да и Лорд Лестер тож будет с нами. Елизавета.

Орфография и пунктуация, как говорится, сохранены. Ну что, вам уже смешно?

Но это было только начало. Уильям заметил, что рукописей пьес Барда не сохранилось – и решил исправить это досадное упущение. Так был рожден… «Король Лир» - написанный, разумеется, «Шекспиром», но многократно переделанный и улучшенный Айрлендом самолично. Да-да, он всерьез считал, что улучшает исходный текст – например, изменил мрачный финал на более светлый и позитивный - что-то в духе театра “Друри-Лейн”, в одной из постановок которого Корделия выходила замуж за Эдгара, а старый Лир, Кент и Глостер спокойно доживали свои дни в любимом королевстве. И жили они долго и счастливо, и вообще никогда не умерли!

Конечно же, рукопись признали подлинной – а разве могло быть иначе? Не видя берегов, юноша сунулся было в той же манере переписывать и «Гамлета» - но быстро понял, что такой масштабной вещи ему не осилить (и хорошо, а то в финале нас ждало бы, вероятно, воскрешение датского короля и свадьба Гамлета и Офелии). Тогда фальсификатор решил пойти другим путем. Раз слишком сложно дополнить уже существующие пьесы – почему бы просто не… создать новую?

Новая пьеса Шекспира! Вершина его карьеры!

Так появилась «Вортигерн и Ровена».

И это был величайший провал Уильяма Айрленда.

(продолжение здесь)

#Шекспир #Уильям Шекспир #статья #театр #подделки #William Shakespeare #shakespeare #theatre

1 note · View note

yogurtrat · 2 years

Photo

Путь к морю и горам

На хребте Аибга сидят духи. Болтают в воздухе босыми ногами, помахивают полупрозрачными крыльями – и перышки, оторвавшись, несут с собою порывы холодного ветра. Духи растят на камнях душистые травы и кутаются в меха осторожных леопардов.

На берегу Черного моря сидят духи. Окунают рыбьи хвосты в соленые волны, роняют на гальку чешую – и она на лету обращается серебряными монетками. Монетки потом подбирают дети, увозят в свои города – и духи узнают, что на свете бывают шоссе, автомобили и огромные многоэтажки. Духи с гор и духи с моря иногда смотрят друг на друга.

Но чаще – на людей.

Такие забавные.

***

Двери на террасу, где все постояльцы отеля неторопливо жуют завтрак, распахиваются с какой-то дворцовой торжественностью. На пороге появляется мальчик и величественно-приподнятым тоном громогласно возвещает:

- Глисты!

Народ заинтересованно отрывается от еды. Кажется, что дальше прозвучит что-то вроде «ваше превосходительство!»

Мальчик делает шаг и еще более интригующе объявляет:

- Понос!

Все ждут, что означенные особы сейчас появятся, поправляя на ходу горностаевую мантию. Но нет – вбегает только полыхающая стыдом мама и уволакивает юного распорядителя торжеств, шепча: «что ж ты делаешь, здесь же люди… кушают…».

Кушающие люди разочарованы. Еще бы – всем уже стало интересно, к чему шло дело.

***

На пляже некий мужчина скучающим тоном вещает своей спутнице:

- Ну а что в том Питере смотреть? Болота одни…

Не иначе, древний вампир, который еще помнит постреленка-Петра с его безумными планами.

***

В море двое ребят затеяли шумную битву – и обливают водой не только друг друга, но и всех прочих купающихся.

- Мальчики! – строго выговариваю я. – Нельзя ли поспокойнее? Вы мешаете!

- А если бы это были твои дети? – интересуется мама. – А тут какая-то тетка стала бы их ругать.

- А я бы ей сказала: «Женщина! Море вообще-то общее! Где хотят – там и играют! Хотите приватности – купите себе частный пляж!»

- Мне кажется, тут есть какое-то противоречие… - задумывается мама.

***

На ступенях к набережной местные продают всякую всячину. Особой популярностью пользуется женщина с копченой рыбой – хотя в обжигающую жару брать ее, на мой взгляд, сродни самоубийству.

Одна девушка из большой компании молодежи соблазняется:

- О, а вот это я хочу!

- А ты не пожалеешь? – логично интересуется кто-то из ее спутников.

- Обязательно пожалею! – бодро отзывается та, заворачивая рыбу в пакет. – Я ж за этим сюда и ехала!

***

...На хребте Аибга сидят духи. Каждый день они ждут, когда легкомысленные облака зацепятся пушистыми боками за горы, собирают небесную шерсть и свивают, свивают из нее бесконечную пряжу. К зиме этой пряжи становится так много, что она покрывает склоны сплошным снежным покрывалом.

На берегу Черного моря сидят духи. Они выбирают из камешков на берегу самые красивые, самые гладкие и пестрые – и дарят их воде, чтобы та не волновалась и не хмурилась. Когда вода успокаивается, то поет самые красивые песни, какие только можно спеть шепотом.

Духи с моря смотрят на духов с гор и думают: «Всё мерзнете».

Духи с гор смотрят на духов с моря и думают: «Всё суетитесь».

#фото #горы #сочи #travel #photo #mountains #Sochi

0 notes

yogurtrat · 2 years

Photo

Шекспир прерафаэлитский

Такие погоды стоят (предсказанные), что хочется исключительно лежать, плотно занимаясь ничегонеделаньем. И желательно где-нибудь на природе, а то и вовсе - простигосподи - у моря. Ну а если уж совсем губу раскатать и губозакаточную машинку выбросить, то в другой стране (так, Маша, хватит мечт, а то сама в них поверишь).

Но даже тридцатиградусная жара не остановит меня от публикации постов о Шекспире - нет, уж вы так легко от меня не отвяжетесь! Я думаю, что более летних иллюстраций к историям Барда, чем картины буйного братства прерафаэлитов, не сыскать - так что сегодня посмотрим именно на них.

Кажется мне, есть в этих работах какой-то свободный, яркий дух долгого летнего полдня. Определенно, есть.

а еще в такую духоту очень хочется лечь в водичку, как Офелия, согласитесь. Хотя тонуть по ее примеру я отказываюсь.

(нумерация картин слева направо, сверху вниз)

1. “Буря”. Джон Эверетт Милле. Фердинанд, соблазняемый Ариэлем, 1850

2. “Мера за меру”. Джон Уильям Уотерхаус. Мариана на юге, 1897

3. “Гамлет”. Джон Эверетт Милле. Офелия, 1852

4. “Буря”. Джон Уильям Уотерхаус. Миранда и буря, 1875

5. “Мера за меру”. Уильям Холман Хант. Клаудио и Изабелла, 1850

6. “Отелло”. Уильям Холман Хант. Бьянка, 1869

7. “Ромео и Джульетта”. Джон Уильям Уотерхаус. Джульетта, 1898

8. “Мера за меру”. Джон Эверетт Милле. Мариана, 1851

Бонус :)

9. Уильям Холман Хант. Стратфорд-на-Эйвоне, 1890

2 notes · View notes

yogurtrat · 2 years

Photo

Шейлок с волчьей душой

этот пост я написала почти целиком, как вдруг тумблер решил выдать на станице ошибку. спасибо, блин, тумблер, гори в аду

Дисклеймер: я уверена, что здесь собрались разумные люди, однако на всякий случай предупреждаю: этот пост имеет исключительно познавательный характер и ни в коем случае не ставит своей целью оскорбить какой-либо народ. Enjoy :)

Поскольку я страдаю тяжелой формой шеспировской зависимости (это не лечится; нет, точно не лечится; я проверяла), то умудряюсь находить следы Барда даже там, где их, казалось бы, вовсе не может быть. Например, в книге Ольги Тогоевой “Истинная правда”. Языки средневекового правосудия”, посвященной французскому судопроизводству XIII-XIV веков. Там можно прочесть и про процесс над ведьмой, которая наняла себе адвоката, и про Синюю Бороду, которого никогда не существовало в реальности, и про безумную Марион, которая так сильно любила мужчину, что сжила его со свету. В общем, увлекательных историй великое множество - при случае обязательно ознакомьтесь.

Но при чем же тут Шекспир, спросите вы меня? Уж не натягиваешь ли ты сову на “Глобус”, спросите вы меня?

Нет, не натягиваю. Разве что чуть-чуть, и сове совсем не больно, уверяю вас.

Видите ли, одно из дел, упомянутых в этой книге, заставляет вспомнить о неоднозначном и сложном бардовском персонаже - еврее Шейлоке из пьесы “Венецианский купец”.

***

Шейлок по ходу истории - что вполне логично - терпит великое множество оскорблений самых разнообразных. Ему достается и за его происхождение (чаще всего), и за его ремесло, и просто так, за то, что посмел появиться на свет и портить божий мир своим в нем мерзостным пребыванием. Однако одно из ругательств, которое произносит Грациано, кажется очень уж заковыристым. Глядите:

Во мне почти поколебал ты веру; И я почти поверять с Пифагором Готов в переселенье душ животных В тела людей. Твой гнусный дух жил в волке, Повешенном за то, что грыз людей: Свирепый дух, освободясь из петли, В утробе подлой матери твоей В тебя вселился; да, таков твой дух: Несытый, волчий, кровожадный, хищный!

В оригинале:

Thou almost makest me waver in my faith To hold opinion with Pythagoras, That souls of animals infuse themselves Into the trunks of men: thy currish spirit Govern'd a wolf, who, hang'd for human slaughter, Even from the gallows did his fell soul fleet, And, whilst thou lay'st in thy unhallow'd dam, Infused itself in thee; for thy desires Are wolvish, bloody, starved and ravenous.

Слишком уж сложновато, не находите? Получается, был некий волк, который кушал человеков, потом его поймали, судили за его преступления и повесили (чиво?), затем этот волк, как завещал великий Ленин Пифагор переродился в ничего не подозревающую рандомную еврейку, чтобы на свет появился наш Шейлок... Вот это оскорбление так оскорбление! Это вам не “Катька - дура!” на заборе писать!

И потом, если перечитать отрывок внимательнее, нельзя не задать очевидный вопрос: а какого, собственно, рожна этого волка-людоеда вообще вешать? Если зверь опасен для общества, не проще ли его пристрелить - и дело с концом? К чему такие сложности?

Ответ есть. И заключается он в трех важных словах: казнь, собаки и евреи.

Казнь

Евреев в средневековой Европе, мягко говоря, не любили. Где-то - как во Франции - им разрешали селиться в специально отведенных кварталах и тихо-мирно существовать, не мозоля глаза добропорядочным буржуа, а где-то - как в Германии или Испании - дело доходило до массовых репрессий, изгнаний из страны и истребления (давайте не будем вспоминать некоторые подобные моменты новейшей истории).

Но даже если в конкретный исторический период отношение было более-менее лояльным, это вовсе не значило, что о существовании евреев можно было забыть совсем. Вот же они, здесь. Живут. Занимаются своими темными делишками. Противным Господу нашему ростовщичеством, например, или того хуже - колдовством! Кстати, мадам, вы слышали, что эти еретики и богохульники хотят подкупить прокаженных и отравить колодцы, чтобы мы все тут подохли в страшных муках? Вот вам крест, сам от друга троюродной тетки сестры моей матери слышал, а уж он-то врать не станет...

Короче говоря, всегда приятно было поймать время от времени какого-нибудь еврея и обвинить. В воровстве. Или изготовлении фальшивых денег. Или еще в чем-нибудь. А там кто знает, может быть, обвинение даже будет справедливым - встречаются ведь и плохие люди. Впрочем, на небесах разберутся.

Для подобных случаев и существовал особый, мало кому из современных историков известный, вид наказания - “еврейская казнь”. Заключался он в следующем: виновного человека подвешивали за ноги (или за одну ногу) на виселице. По бокам за задние лапы вешали двух больших собак (иногда, в целях экономии, собака была одна). Степень, так скажем, жизни всех участников процесса могла быть различной - в некоторых случаях к моменту действа все повешенные уже покидали подлунный мир - однако в идеальном варианте обезумевшая от подобного варварского обращения псина в течение некоторого в��емени кусала осужденного, увеличивая его мучения.

Мощно? Мощно. Непонятно? Ну да, смысл всей процедуры пока туманен. Но погодите, сейчас разберемся.

Прежде всего, надо сказать, что преступник вполне мог избежать такой казни. Как? Очень просто - перейдя в христианскую веру. Тогда “еврейская казнь” милостиво заменялась обычной - то есть, банальным повешением за шею, быстрым и эффективным (и ни одна собачка не пострадает). Выбор давали всем - и особенно напирали на “животность” такой казни:

В 1434 году в Базеле были схвачены за воровство два немецких еврея. Они были сразу же подвергнуты пытке и признались в совершенных преступлениях. После того, как им была предоставлена обычная отсрочка для подготовки своей защиты, их настойчиво убеждали обратиться в христианство, дабы не умирать, как животным. (!) В конце концов один из них перешел в христианскую веру и крестился...

Его товарищ, кстати, провисел на пару с собакой несколько дней, прежде чем тоже не согласился сменить вероисповедание - но сейчас не об этом. Почему средневековые судьи считали это наказание подходящим прежде всего для животных, а не для людей? Что в нем такого? И как с этим связаны...

Собаки

Прежде чем продолжить, давайте сразу договоримся: собака = волк. Все согласны? Даааа! Отлично, тогда поехали дальше :)

Средневековое судопроизводство - как и любое другое, если подумать - отличалось некоторыми... особенностями. Про пытки и колдовство поговорим как-нибудь в другой раз - а сейчас о зверюшках. Да-да, о зверюшках - потому что обычай судить и приговаривать к смертной казни животных в те времена вполне себе существовал и даже не вызывал ни у кого смеха - например, во Франции подобные процессы велись с конца XIII века. Гринпис, ау!

Конечно, возникало много споров о том, могут ли животные отвечать за свои поступки (что прямо подводило к полемике о существовании у них души), однако факт остается фактом.

Самим известным и хорошо документированным случаем такого рода можно назвать дело свиньи из Фалеза в 1386 году. Эта самая свинья погрызла младенца, и он умер - а потому, по всей строгости закона, виновная была приговорена к повешению за задние ноги (!) на площади перед замком. Прежде чем привести приговор в исполнение, палач нарядил свинью в мужской костюм (куртку, перчатки и штаны), а на морду прикрепил маску, напоминавшую человеческое лицо - чтобы она приняла смерть, уподобляясь человеку, конечно же.

А в 1457 году в Бургундии еще одна свинья, сожравшая вместе со своими поросятами пятилетнего мальчика, на пытке призналась в содеянном. И даже не спрашивайте, как ей это удалось. Наверное, среди дознавателей был доктор Дулиттл.

Теперь кое-что становится понятным, правда? По крайней мере, обычай вешать за ноги, применявшийся в отношении животных. Но и это еще не все - аллегорий и намеков, даже прозрачных, средневековым судьям было маловато. Поэтому параллель между зверями и евреями можно найти и в официальных документах - вот вам текст из “Кутюма Бургундии”, между 1270 и 1360 годами:

Говорят и считают, что, в соответствии с законом и обычаем Бургундии, если бык или лошадь совершат одно или несколько убийств, их не следует казнить или судить, но они должны быть схвачены сеньором, на территории которого они совершили преступление, или его людьми. <...> Но если какие-то другие животные или евреи совершили подобное преступление, они должны быть повешены за задние ноги.

Ну спасибо, удружили так удружили. Толерантность просто зашкаливает.

Всем “другим животным”, кроме лошадей и быков, так не повезло оттого, что основная их масса - те же свиньи, ослы, кошки и, разумеется, волки и собаки - принадлежала к так называемому “дьявольскому бестиарию”. Это были животные Нечистого, его помощники в мире людей. А теперь барабанная дробь! - с XII-XIII веков в “дьявольский бестиарий” включались и евреи. Та-дам.

Более того, собака, вдобавок к роли бесовского помощника, наделялась еще более печальной символикой. Христианская традиция видела в ней символ слабости и олицетворение греха зависти. Кому может завидовать собака? Да никому: зависть, в понимании средневековых людей, есть сочетание жадности и тщеславия (так хочу-не-могу-аж-помираю, получить не могу, вот и мучаюсь), и часто изображалась в виде злобной собаки, увидевшей кость.

Нет лучшего способа для Дьявола добраться до христианина, чем ненасытная глотка.

В иудейской традиции песикам тоже не повезло: их считали нечистыми животными, презирали за обжорство и неразборчивость в еде (все владельцы собак, быстренько вспомните случаи разорения мусорного ведра или питья из унитаза))). Быть съеденным собакой считалось у иудеев позорнейшей смертью. И это плавно и ненавязчиво напоминает нам о том, что предметом беседы являются...

Евреи

Думаю, теперь вы в полной мере можете оценить и глубину оскорбления Грациано, и смысл “еврейской казни” средневековых судей.

Грациано, по сути, не просто сравнивает Шейлока с волком: он говорит о нем самом, как о животном, причем животном нечистом, дьявольском, воплощенным грехом алчности, которое за свои ужасные преступления заслужило позорной звериной казни. Для Шейлока это оскорбление обидно вдвойне: ему только что сказали, что у него душа одного из самых презренных животных в его культуре, что он даже не был сотворен человеком в утробе своей матери. Не знаю, как вас, а меня бы такое пробрало, однозначно.

Ну а создатели “еврейской казни” смешали в кучу все эти многочисленные смыслы и прибавили еще парочку, чтоб жизнь уж точно медом не казалась. Мало того, что осужденных евреев вешали, как зверей (если только они не соглашались принять христианство, разумеется), на корню отказывая им в праве умереть человеком - так еще и рядом вешали то самое дьявольское порождение, быть съеденным (а тут она кусается, напомню) которым считалось величайшим позором. Проходящие мимо виселицы христиане видели двух нечистых животных рядом - проходящие мимо евреи видели унижение своего собрата. Назидание всем, каждому, и пусть никто не уйдет обиженным.

Ну как вам такое правосудие?

Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же оружие ранит его, разве он не подвержен тем же недугам, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть - разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать - разве мы не смеемся? Если нас отравить - разве мы не умираем? А если нас оскорбляют - разве мы не должны мстить? Если мы во всем похожи на вас, то мы хотим походить и в этом!

Источник: Тогоева О.И. “Истинная правда”. Языки средневекового правосудия. Наука, 2006.

P.S.: вместо постскриптума отвечу на вопрос, который у вас наверняка возник: нет, я не считаю, что каждую строчку Шекспира следует разбирать столь же подробным образом :) Иногда сигара - это просто сигара (с) Однако отсылка в этом случае сама по себе показалась мне очень интересной - и дала повод рассказать о паре занятных средневековых обычаев. Знал ли о них Бард? Возможно. Зато вы теперь точно знаете :)

#история #статья #Шекспир #венецианский купец #history #merchant of venice

0 notes