Gift Battle (Yoohankim)
Kim Dokja gave Yoo Joonghyuk a dinosaur ladle.
So of course the week after that Han Sooyoung gave him napkins with duckies holding knives.
And of course the week after that one Kim Dokja buys his man a soft knitted sweater with a little dancing skeleton.
Then the battle really started.
Sooyoung gave him a fucking hamster, cage and everything. Yoo Joonghyuk named it Cheese.
Kim Dokja then had to learn how to make Yoo Joonghyuk’s favourite cake, Selva Negra.
Han Sooyoung gave him concert tickets to his favourite band, Tame Impala.
And Dokja bought him a new console, the latest in the market.
Han Sooyoung, of course, was the first one to make it sexual, and bought a very sexy piece of lingerie of which Dokja also benefited a lot.
And then Kim Dokja just had to give Yoo Joonghyuk a break and top him.
Han Sooyoung, not to be surpassed, followed suit.
Then they both got them all a house to move into, because neither of them could pay it without the other.
And then Kim Dokja ordered a stone grill for the backyard.
So Han Sooyoung got him a greenhouse, full of starter farm plants.
Kim Dokja adopted an australian shepherd puppy. Yoo Joonghyuk named it Pancakes.
Sooyoung gifted him a hairless cat. He named it Banana. Banana wore a little vest with a dancing skeleton.
Dokja bought dancing skeleton vests for the dog and the hamster.
Sooyoung gave Joonghyuk a new toothbrush. He had already bought himself one the day before...
Yoo Joonghyuk finally took an end to the battle by getting on his knees in front of his partners and proposing one afternoon.
30 notes
·
View notes
You ever think if the gang played minedcraft?
- Lupin hell-bent on making a diamond mansion
- Jigen gets into farming and "accidentally" turns the first diamond lupin finds into a hoe
- Lupin's so mad he forgets to make a joke about it
- Goemon is determined to be their protector/ take on the nether dragon (he can barely figure out how to move forward And change direction at the same time)
- initially, Fujiko is disinterested with this weirdo block game
- until she finds out about emeralds and the trading systems and then she bullies Lupin into helping her take over as many villages as she can for her emerald empire
- they invite Zenigata to their server as a "new anonymous social bonding game" idk they trick him somehow
- he doesn't know it's them tho bc they've got usernames and silly skins (Fujiko is a queen, Jigen's a cowboy, Lupin's a wizard monkey, and Goemon's is (could you guess) a samurai)
- Zenigata gets stuck as Pikachu, but he has fun with his new friends
- takes on the 'defeat the nether dragon' challenge with goemon until one of them figures out that neither know how to GET to the nether lol
lupin goes thru everyone else's stuff and steals their diamonds
also i like to think once zeni and goe actually manage to make it to the end they get killed by the enderdragon instantly and have to figure out how to go back
15 notes
·
View notes
[ДЕНЬ 13: ДРОЖЬ]
Уилбур сжимает кулаки. Яростная, злая дрожь обнимает его холодные ладони; недовольство и раздражение нигде не могут найти себе выхода, но рвутся, рвутся, рвутся, заставляя Уилбура нервно дрожать и тревожно оглядываться — он, блять, просто вне себе от злости.
Стало труднее контролировать эмоции. Скорее всего, это было побочкой воскрешения — а кто его, впрочем, знает. Дрим тщательных исследований не проводил и результаты не фиксировал, его и без того считают ебанутым на всю голову монстром. Справедливо.
Но Уилбур и так неплохо справляется. Томми, по его же словам, воскрешение далось тяжело, по догадкам Уилбура — с крупными истериками, белой полоской в волосах и новой травмой. У Уилбура, наверняка, так же, но он это игнорирует, он не пытается себе врать, просто не обращает внимания, с искренним удивлением после подмечая новые интересные мысли и ощущения. В лимбо долгий самоанализ составлял львиную долю его посмертного времяпровождения, но сейчас, когда у него есть воля и выбор, это всё ушло на второй план.
Уилбур неплохо справляется, но это —
Стало труднее контролировать эмоции. Он и раньше не мог похвастаться превосходным самоконтролем, но пару лет назад, по крайней мере, ещё мог уместить желание ударить кого-то в лёгкой ухмылке и акцентом обращении.
Сейчас желание впечатать Квакити в стену в нём отзывается ощутимой дрожью. Страшно представить, как со стороны выглядит его белое, искаженное горячей яростью лицо — кипящее раздражение обжигало его изнутри, не смотря на то, что кожа по-прежнему оставалась мертвенно-холодной.
Упрямому и мятежному Квакити не нужно было стараться, чтобы довести его до белой горячки. Одно его существование рядом уже было достаточной причиной для легкого фонового раздражения — ты, Уилбур, сам собирай себя по кусочкам после воскрешения, никто тебе не поможет, собирай и смотри, как Квакити по правилам строит свою надёжную и нерушимую империю на обгоревших костях Л'Мэнбурга.
Уилбуру уже не болит.
Ничего не дёргается, ничего не воет с тоской и грустью по былым временам — он заболел, умер и воскрес, у него есть новые планы и новые цели, но на их осуществление уйдёт гораздо больше времени, потому что у него больше нет чужой слепой любви, у него нет прежнего доверия. Другие тоже переболели, стали умнее и расчетливее — они следуют за Квакити, потому что его обещания звучат... надёжнее, что ли. У него точно есть, что им предложить.
Уилбура это раздражает — до скрежета зубов, до дрожи, до желания сомкнуть холодные трясущиеся пальцы вокруг смуглой шеи Квакити. Все мысли, так или иначе, вертятся вокруг него.
Уилл привык хоронить правду в намёках и полутонах, подавать её другим мягко и выдержанно, как бы и сделал настоящий лидер, делающий всё для своих людей. Но с собой он всегда был предельно честен — как бы его не пугали и не настораживали собственные мысли. Желание сломать Квакити и его недострану, убрать конкурента и вернуть себе влияние и уважение, было естественным и вполне объяснимым. С желанием отчаянно кусать его губы, напитывать каждый поцелуй ядом и желчью, исступлённо прижиматься лбом к его холодному, дрожащему плечу каждую ночь было гораздо труднее.
Он пытался убедить себя в том, что это просто более приятный и действенный способ поставить Квакити на место. По сравнению с жаркими ночами, полными озлобленности и ненависти друг к другу, обычные драки стали чем-то скучным и пошлым — физически он сильнее Квакити, побеждать его, прижимая к любой плоской поверхности и заламывая руки за спиной, ему быстро надоело.
Кью ворочался, недовольно сопел и клялся, что когда-то его убьет. Это тоже скучно — со смертью Уилбур уже знаком, это вовсе не пугает, вряд ли он снова попадёт на ту проклятую платформу.
Кью дрожал, пытаясь выстоять под натиском его ядовитых слов, и у него неплохо получалось. Делать вид, будто его ничего из этого не задевает, Квакити умел так же хорошо, как Уилбур умел лгать людям прямо в лицо. Лгать другим, не себе. С собой он всегда был честен.
Лас Невадас был костью, застрявшей в его горле. Это был неприступный замок, отдельное королевство, спрятанное за семью замками, куда ему был закрыт вход, и это бесило, бесило, бесило — после всего, что он сделал, Квакити вдруг решил стать его камнем преткновения, его проблемой, вечно мозолящей глаза. Уилбур покорял новые вершины, но смерть столкнула его обратно в глубокую яму — ни власти, ни уважения, лишь погнутая корона, раздутое самомнение и обрывки флага Л'Мэнбурга, косо пришитые к рукавам грязного плаща — как обрывки былого величия, как тяжёлое напоминание о том, что Уилбур сам виноват во всех своих проблемах.
Но теперь у него был опыт и азартное желание достичь новой цели, пережившее с ним этот мучительный цикл смерти-воскрешения. Немного напрягало, что он превращался в Шлатта по отношению к Квакити, но пока не настолько, чтобы что-то с этим делать. Он лучше Шлатта — как минимум тем, что жив прямо сейчас.
Уилбур ненавидел Квакити до дрожи в пальцах и обожал этими же пальцами до дрожи доводить его.
Исступление, искупление — наводящие мысли посещали его пустую голову, когда он сжимал в объятиях Квакити, дрожащего от посторгазменной истомы, и смотрел на золотой крестик, съехавший с его спины на искусанное Уилбуром плечо. До крови и синяков — минимум полторы недели Квакити будет мучаться с ноющей болью и навязчивыми разноцветными пятнами.
Мелко подрагивающими пальцами Квакити вплетвлся в его грязные кудрявые волосы и доверчиво тянулся за новыми поцелуями, рассчитывая продлить хрупкие минуты этой тошнотворной сентиментальности и нежности; Уилбур целовал его в ответ и вспоминал, как утром сжимал ладони в кулаки, борясь с желанием проехаться костяшками по его скуле — заткнуть, поставить на место, убрать конкурента, сломать, уничтожить.
Всё мысли, так или иначе, вертятся вокруг Квакити.
Любовь, в самом её извращенном и больном виде, пульсирующей болью ныла у него в лёгких, напоминая Уилбуру о том, что он ещё живой. Он врал другим в лицо, не испытывая при этом мук совести, но старался никогда не врать себе. Уилбур, наверное, постарается это игнорировать — как и ту большую травму, что оставило ему воскрешение в качестве невидимого креста.
Главное теперь — не перепутать уродливую, жалкую и болезненная любовь с раком лёгких.
6 notes
·
View notes