Мнение: старые Лунтик и Барбоскины были лучше, потому что хронометраж серии позволял зрителю передохнуть. За шесть минут история рассказывается гармоничнее, чем за четыре; могли объяснить мотивацию и монтаж был... менее быстрым
Вот реально, смотришь, не знаю, "Руку всемогущую", а уже сразу столько мелких кадров, которые движение передают... но явно торопятся: как будто пробегают по списку: "Так, рыба - чек ✅️, Гена и дед на пристани - чек✅️, морда деда - чек ✅️..." и так торопятся во всём
На какой конкурс Гена сдаст свою руку? Зачем он продолжал управлять своей шантай-машиной, хотя его родственникам вмешательство не улыбается? Нельзя списать, что это ИИ, ведь Гена рукой управляет и видит свои действия через камеру, а также реакцию окружающих. Недооценённый гений – ещё бы. Но наплевательское отношение к другим, возвышение себя на пьедестал и нытьё – тоже он
И это ж насколько управление должно быть выверенным, чтобы "суставы" локтя и пальцев двигались по-человечески (или по-собачьи?) и могли так легко переворачивать блины, срывать грибы, ловить на ходу (!) в воде (!!!) рыбу, и т.д. и т.п.Сколько он эту руку разрабатывал? И зачем?
Но ответы на эти вопросы я никогда не получу
🌙🌙🌙
А к Лунтику особо притрагиваться не буду: после слов "эклюзив на Кинопоиске" я как-то выпала из его хватки. Но должна сказать – более-менее получилась серия, где Луна понимает цену опекунов-бабушкек-дедушкек. Может ностальгия и привязанность к мультику сердце жмёт, или личные непонятные комплексы, но смогли сыграть так, что Луну было жаль, и речь Лунтика не казалась пустой
Однако, я больше помню средние и плохие серии, где конфликт высосан из пальца и заставляет задуматься:
Если этот мультсериал пропагандирует мир-дружбу-жвачку, то почему у Лунтика такие ужасные друзья?
Из всех худший – это Кузя. Очевидно. Он лицемерит, лжёт, бросает своего лучшего друга и переобувается тогда, когда сценарист этого захочет. И причём он по идее выучивает свой урок и становится лучше. По идее. На самом деле, он словно выкидывает из головы все моральные устои, когда вздумается, и затаскивает с ворчанием обратно, получив по метафорической шапке.
Мила... Идёт в топку с Кузей. Манипулирует, ноет, бросает друзей, когда они не угождают каждому её капризу и только задумывается о своём поведении, когда ей оно вредит, или кто-то другой направляет на верный путь. (За что, к слову, всегда буду любить Корнея и бабу Капу. Самые адекватные прописанные взрослые на суше). Пчелёнок её не заслуживает, честно
Тёмочка у нас терпимый. Так как он самый смышлённый и правильный, то выступает иногда неким проводником, учителем – особенно для Лунтика в первых сезонах. Но иногда слишком загордится или своим пассивным поведением поддерживает других на, в некоторых сериях, откровенную травлю и исключение из группы друзей Лунтика. Я серию про тайный клуб и "Мужское дело" никогда не прощу
Вупсень и Пупсень тоже идут куда подальше. Архетип хулиганов уже приелся, и их хочется по-настоящему уже поджечь лупой. Конечно, когда показывают более мягкие, творческие стороны, то это до жути приятно! Но вечное хулиганство, переобувание, и как они повсюду ищут выгоду, совершая гадости – просто тошно
В итоге Лунтик становится миротворцем в обществе индивидов с разрушающейся памятью
Опять же, я не смотрела последние сезоны. Я не знаю, какое у них всех поведение там. Если поменялись в лучшую сторону, то отлично! Нет – что более вероятно – жаль тогда старшую Лунную пчелу, которому на голову свалилась ещё одна помладше
И нет, аргумент "они дети" я приму с сильной натяжкой. Дети не являются ветреными существами без морального компаса: если дать им уроки базовой нравственности, то они, иногда и нехотя, запомнят. Хотя сам факт, что из всех детей только у Кузи (и то лишь упомянута во второй серии первого сезона!!!) имеется мама – ещё возможно у Пчелёнка – уже говорит многое. Этими детьми-насекомыми никто не занимался, они жили порознь до Лунтика. Порознь! Но стоило святителю дружбы сея жуколяндии прилететь с Луны, то начали общаться и заводить реальные связи между собой
Возможно, если когда-нибудь у Лунтика будет финал, то одна из концовок: маловероятная и клишированная – будет такой. Все друзья начали формировать свои связи за пределами поляны и учиться настоящей дружбе. Но из-за различий, группа распадается. Они поддерживают контакт, кроме одного: Лунтика. После долгих раздумий, он понимает, что это была последняя услуга, последняя полезная вещь, последний урок, который он мог дать тем, кто его возможно и ценили, но не могли понять тогда. Сейчас же, уже поздно, но Лунная пчела не отчаивается. Он хочет посмотреть мир и завести новых друзей, на новой поляне. С корзиной с пирожками и отрезанным кусочком яблока, Лунтик в последний раз прощается с уже старыми бабой Капой и дедой Шером, обнимает их, обещает присылать телеграммы и спускается с плакучей ивы, так долго служившей ему домом, в сторону приключений. А что произошло дальше, мы уже никогда и не узнаем
... Сейчас почти час ночи за окном, а я пишу описание к фанфику про выросшего (не монстра) Лунтика
В дополнение, вот вам мои ленивые коряки
Ю-ху
6 notes
·
View notes
#660
я действительно не ожидал появления отепе в ленте, прости господи, как же хорошо, я вознёсся и никакие боты больше не нужны, вот только явилась проблема хедканонов и их сходимости:
авотуминя ангста нет воще совсем и вот....!!! сказал я и написал подкат. прорефлексировать и проплакаться-с
Зимой на своём первом, но технически пятом курсе Джулия оказывается в состоянии смятения и отчаяния: Ранрок подкопался близко к школе, профессор Уизли душыт, Шарп стоит над душой из лучших конечно соображений, но легче под его надзором не становится, Фиг спустил паруса и отпустил тормоза, практически все друзья — Эверетт, Саманта, Имельда, Гаррет и многие другие — разъехались по домам.
Со многими Джулия прощается как на войну отправляется: всматривается в лица, вспоминает полёты на мётлах и взорванные котлы; сносить внезапное одиночество при нахлынувших стычках с поучерами ей нелегко и потому, что пиздец уже на горизонте вместо солнца восходит, и потому, что «старая» сентябрьская травма изнуряет её — и пожаловаться на свои сложные и кажущиеся неразрешимыми проблемы ей, в общем-то, некому.
Впрочем, Джулия не остаётся совсем одна: Поппи и Натти составляют ей компанию, но их боевой задор отзывается у Джулии тревогой и беспокойством за их жизни, в особенности, за жизнь Поппи. Жечь поучерские лагеря весело, но Поппи ищут и преследуют, как и Джулию, их жизнь — в постоянной опасности.
Поскольку Джулия почти затылком чувствует скорую Смерть — и так думает, что свою, — её симпатия к Поппи быстро превращается во влюблённость. Джулия бы описала чувство как пронизывающий её измученную свет безграничного, неописуемого счастья — и своё чувство Джулия хоть и успевает выразить неловким поцелуем у гнезда сниджетов, понимает: развития у этих отношений не будет, а благодарность Поппи и обещание как-нибудь прокатиться на Хайвинг с бутылкой баттербира… всё равно что пожелание когда-нибудь, на том свете…
Джулия страшно запивает в Рождество в том числе поэтому.
И на Битву — и с Руквудом, и с Ранроком — она идёт с готовностью погибнуть за школу, которая стала ей новым домом, за спокойствие профессоров и благополучие дорогих друзей, и за жизнь Поппи — меньше всего заслуживающей всё, через что Джулии пришлось и приходится продираться.
Битва становится её чувственным катарсисом и завершается во всплеске патронуса против остатков Хранилища.
Но Джулия не умирает. Но и Джулия полностью сломлена: гибель Фига событие для неё безусловно печальное, однако не это превратит Джулию в человека, которого можно описать как whimsical.
Она жива. Битва обходится малой кровью. Однако вес повседневной жизни… давит.
Нисколько не умаляя роли Шарпа в её реабилитации и вообще в её жизни в тот нелёгкий период, но Шарп только и может, что помогать ей со всем справляться по мере своих возможностей. Варит ей зелья, отговаривает или подговаривает что-то сделать, следит за изменениями в её поведении на уроках и справляется о посещаемости с коллегами, осознавая лучше других, насколько уязвимы могут быть люди в таком тяжком состоянии духа; в особенности такие, как Джулия, склонные лакать джин как воду.
Но Шарп не может быть всеми её одноклассниками — и тем более не может быть в курсе всех последних школьных сплетен.
И вот в обычной бы ситуаци�� я сам сказал: когда про вас разговоры разговаривают и с кем-то шиппорят, внимания даже не обращайте. Однако Джулия оказывается в обстановке, когда не может позволить себе достаточно крепкое состояние духа, чтобы издёвка и подначка никак её не задевали.
Это связано, в основном, с министерским расследованием преступлений Руквуда, инициированным иском Джулии от своего имени, а не школы (такой иск констебль Сингер не пропустила дальше, опасаясь реакции Блэка). Как одна из главных потерпевших и как свидетельница, Джулия даёт показания и не соглашается ни на какие сделки со следствием: Руквуд пытается не допустить своей отправки в Азкабан. Подлоги, подлость, утеря показаний, улик и целых свидетелей — несложно догадаться, сколько всего Джулии необходимо помнить в любой момент времени.
И как всё это на ней отражается наипаршивейшим образом. Поймите. Груз ответственности, ощущение непрекращающейся борьбы, разочарования и давление со стороны прессы — в жизни Джулии будто светлая полоса закончилась и превратилась в тьму. Ей страшно, больно и очень, очень одиноко. Терапевтическая роль Шарпа в этой истории, опять же, значима, но если бы ситуация ограничивалась исключительно и только судом и прессой…
Вторым обстоятельством её подавленности является некоторый мистер Саллоу. Мистер Саллоу натворил подсудных дел, которым Джулия прямая свидетельница — и чтобы Себастьяна не настигли авроры, а Блэк не превратился из покровителя во врага, Джулия вынуждена осваивать окклюменцию под бдительным контролем Шарпа и профессора Гекат.
Ввиду некоторых сюжетных обстоятельств, а также раннего возраста на момент некоторых событий в её жизни, Джулия не помнит, как погиб её отец и как именно выглядела её мать. Аврорат любезно согласился предоставить легиллименца, поскольку веритасерум не окажет нужного воздействия; легиллименц, несмотря на обещания и теде, не вызывает доверия ни у Джулии, ни у Шарпа, по многим причинам.
Выставление защит в пределах разума требует от Джулии усилий, которых у неё может не быть, а точнее, которых нет — и которые забирают у неё волю к жизни. Её колдовство и магия ослабевают, и на плаву её оценки держат исключительно её способность самозабвенно пропадать в книгах, нырять в пучины тайных знаний и в редкие моменты — по привычке выручать волшебных зверей.
Иначе размеренный и беззаботный темп жизни Хогворца наносит на её изрезанные берега всякую грязь: поглядите, с Себастьяном, нет, вы неправы, трахается с Уизли; вот ведь героиня по мнению Пророка, но в кавалеры-то себе выбирает джентльмена из разорившегося рода, который дружит с Гонтом и Полумнишкой Поппи, либо деревенского простачка-дурачка Уизли, да ещё и сама кровью не вышла, маггла, полукровка, она даже не знает, кто её родители!.. А вы заметили, как без Фига сникла?
Что из этого становится последней каплей во всего лишь январе Джулия не знает. Она часто плачет и чувствует одиночество, как никогда прежде. Страшное Рождество кажется ей сказочным временем: пила, носилась по округе как сбредшая с ума, чувствовала себя несмотря на всё беззаботным ребёнком. Однако поучеры посбегали из округи, местные хамлетеры научились их гонять, а значит, вытащить Натти и Поппи на очередной рейд — никак, невозможно и больше, действительно, никогда. Впрочем, спасать зверей с Поппи было весело — но и вечно не могли появляться звери, нуждавшиеся в спасении.
А значит и шансы поговорить с Поппи стремительно заканчиваются. Влюблённость Джулии превращается в наваждение, она думает о Поппи постоянно и знает, понимает прекрасно, как выглядит со стороны, находясь рядом с ней. Но не может с ней ни о чём таком заговорить: Хогворц быстро прознает про их превратившийся в пару дуэт и начнёт причитать: на её ладони был Уизли, Саллоу, Гонт и Шарп, но ушла ото всех них Джулия Райт к женщине.
Общество магической Британии лишено ярого осуждения гомосексуальной связи, но Джулия помнит, что говорят про профессора Гарлик, и понимает, как звучит аргумент её воображаемых сплетников: признавшись Поппи, она обесчестит оба их имени.
Поэтому Джулия молчит.
На праздник по случаю Дня Святого Валентина Джулия не приходит.
Перед ним она пропускает по бокалу в Трёх Мётлах с её так называемыми ухажёрами: с двумя из них однажды задорно напилась, с третьим только целовалась. Их нарочитая непричастность ко всему одновременно подкупает, но и сильно, жестоко отталкивает Джулию от всех троих. С Себастьяна взятки гладки: его интересует только сестра, про мытарства Джулии он практически не вспоминает. Оминис пытается быть голосом разума, но его не слышно за личной его же трагедией: Соломона больше нет, Анна сбежала в Лондон, а жить как-то и на что-то надо, что же, домой возвращаться к отцу на поклон? Гаррет из всех троих кажется самым беззаботным, но прямолинейность, с которой он корил сплетников, беззастенчивость, с которой пересказывал их нытьё…
Джулия чувствует себя лишней. Ей не даёт покоя мысль: виновата ли я в том, что не смогла объяснить свои тревоги; правильно ли я поступила, уйдя, и правильно ли почувствовала обиду, когда никто не задал вопросов и не остановил, кроме Сироны; друзья ли мы или прошла любовь и остыл котёл…
Пока в Трёх Мётлах и Хогсмиде гуляют и веселятся парочки, Джулия чувствует себя паршив�� и несмотря на обещание больше к бутылке не притрагиваться, открывает джин. От запаха её лёгкие сводит судорога, но потому, что из этой бутылки вместе с удушающим запахом вырываются воспоминания; Джулия глушит истерику сидром и понимает: рассказать что-то может только Пенни, эльфке-домовичке, которая ведёт учётные книги в лавочке.
Джулия не знает, что в то же самое время в Трёх Мётлах разгорается жаркий спор: Себастьян сокрушается в компании слизеринцев о слухах вокруг него и Джулии, Оминис его поддерживает: говорят неправду, истово верят, портят кровь, проели плешь, когда же это кончится и почему все молчат, никто первого шага против не выступит перед носами сплетников! В их трепетные монологи страшно угнетённых невыносимой грязью людей вклинивается — совершенно внезапно — Имельда. Она просит набраться совести и ни в чём Джулию не обвинять, у неё другие в жизни заботы. Себастьян, явно поддавший, не унимается: у Джулии было несколько месяцев на развенчание, а теперь она героиня школы, занята конечно, но могла бы и подумать, как её непостоянство скажется на её дорогих друзьях. Оминис молчит, но выражает явное несогласие мимикой: Джулия не виновата в том, что дорогие друзья не могут вступиться за её честь, почему она должна всё делать сама? Имельда поражается его неодобрению, не понимает, когда успела пропустить разлад в дружбе Саллоу и Гонта, но не придаёт этому большого значения. Себастьян заставляет её глаза гореть недобрым огнём: если Райт настолько пушишка и за себя постоять не в состоянии, почему ты ещё тут, Саллоу, почему своей даме позволяешь бродить где-то одной, а не ищешь её, не успокаиваешь, вы с Уизли два идиота.
Имельда знает, какой Джулия может быть стервой, но её гонор оправдывается её недюжинными способностями к магии. Имельда не понимает, откуда в Саллоу столько гадости, столько неприязни, будто Джулия обязана ему чем-то и потому должна страдать, а не радоваться жизни, купаясь в лаврах всей школы. Наоборот, она где-то постоянно пропадает, иногда её видят необыкновенно разбитой и грустной, а кто-то даже решил, что так на неё действуют зелья Шарпа, которые она зачем-то пьёт — не иначе затем, чтобы получить внимание не мальчика, но мужа. Такой начал бродить вдоль портретов слух.
Имельда не знает всего — и не хочет знать, и не верит и единому слову, и считает всё это вот бредом, не достойным внимания. Но факт, что Джулию кто-то и зачем-то начинает беззастенчиво травить, Имельду озадачивает, но по-настоящему тревожит её безразличие людей, с которыми Джулия проводила много времени; неужели, чтобы помочь ей справиться с чем-то, требуется аж целый Шарп — и то потому, что его обязывает помочь должность?
Жаркая дискуссия между Имельдой и Себастьяном приводит к внезапному откровению последнего: «Рейес, ты мне что, завидуешь, ты что, по девочкам, а не по Квиддичу теперь; да, целовал я её, да, завидуй, но какое тебе, вообще, дело-то может быть, вы же просто соперницы, ничего у неё я не отнимаю!»
Так Имельда понимает: Джулия будет ждать помощи от Себастьяна как у моря погоды.
Нельзя не упомянуть, конечно, такой момент: Имельда воспринимает соперничество с Джулией с какого-то момента как полноценную дружбу. После полёта по Ю��ному берегу — как лёгкую… не влюблённость, но Имельда чувствует магию вокруг Джулии, это интригует её и заставляет увлечься, пожалуй, слишком явно и сильно.
Имельда, к тому же, не любит утруждать себя романтикой, но ей нужно знать, что её интерес даром не пропадёт. Поэтому, в какой-то момент заприметив, что Райт несмотря на слухи держится поодаль от всех троих — Саллоу, Гонта, Уизли, — а потом в ночи сбегает с Поппи в лес (если верить новостям)… У Имельды как-то не остаётся сомнений в том, что Джулию привлекают совсем не мужчины — и тем не менее, именно с ними она проводила сколько-то времени. Но сколько? И как долго на самом деле продлились её любые отношения? Что, в сущности, ими вообще можно считать?
Занятость Джулии судом и её приключения с Поппи — с которой, впрочем, Джулия тоже держит дистанцию — подогревают интерес Имельды ещё больше. Каждую тренировку она присматривается к Джулии, но вместо весёлого азарта замечает на её лице или тоску, или безучастие, или усталость. Имельде страшно её жаль — но она не знает, чем помочь, кроме как измождать её полётами и тренировками; она может быть и выглядит усталой, но Квиддич зажигает в её глазах что-то живое, привычное и по чему Имельда успевает соскучиться за месяц с небольшим до Дня Святого Валентина.
Услышав от Себастьяна столько грязи, столько осуждения, Имельда понимает, что и сама виновата, и Оминис прав: она так задорно защищала Джулию перед всем пабом, но сама не имела понятия, где искать её и чем помочь. Впрочем, у неё была идея.
Но эта идея могла не прийтись по душе Джулии.
И тем не менее, на тренировке вскоре после Дня Святого Валентина, Имельда без тени смущения спрашивает: пообжимаемся?
Так начинается нехныч, в котором Джулия соглашается на предложение Имельды, чтобы та отстала от неё, но получается совсем наоборот; Джулия пропадает в этих внезапных отношениях, ей становится легче дышать и жить, зная, что Имельда решила не воспользоваться ей, а предложить чувственную игру, соревнование и челлендж — но без ясной цели; нравится — нравится, так попробуем ещё лучше и ещё больше.
Так начинается и продолжается важная сюжетка из UTLITD: Джулия находит успокоение в интрижке с Имельдой, находит в себе силы признаться Поппи, а потом поймёт: любит обеих.
Из этого не получается почвы для конфликта, впрочем, поскольку: 1) Поппи понимает, что Имельда и Джулия сблизились за время своей интрижки, им нужно хотя бы поговорить; 2) Джулия чувствует благодарность обеим и хочет обеим стать хорошей и верной подругой, как и примирить или подружить их самих; 3) Имельда создаёт сюжетное напряжение, поскольку ей не кажется правильным кушать аж две пусси трахаться с Джулией, когда у той отношения, а разрушить их значит ей сердце разбить — но у Имельды страшный краш на Джулию и на Поппи.
Поэтому здоровый кусок шестого курса Джулии проходит в заботе о них обеих, примирении, собачке now kiss, пока не происходят следующие ивенты:
распитие бутылки хереса на девичнике;
святочный бал, на который Джулия идёт с Гарретом, поскольку иначе она обидит или Поппи, или Имельду — которые придут на этот бал вместе. А потом отведут Джулию Очень Серьёзно Поговорить, посмеются с её отвисшей челюсти и спросят, нет ли в её Выручай-комнате уютного уголочка с постелью, а то жеж пьяными весело было, но а как — трезвыми?
тлдр; Джулия Райт картинно умирает половину пятого курса, чтобы на Святочном балу шестого угодить в трисам и трупл, потому что ни одна, ни другая Джулию не отпустят от себя, как и не смогут отстать друг от друга. Имельде нравится напористость Поппи, Поппи уважает выдержку Имельды. Обе любят ощущение спокойствия вокруг Джулии и её саму: за характер, стойкость, преданность и поддержку.
Я, конечно, совсем немного посвятил Поппи, но причина, по которой она молчит о своих чувствах такая же, как у Джулии: Поппи не хочет ей навредить, поспешив с признанием. Но и у Поппи нет похожего конфликта, как у Имельды, например: в отличие от, Поппи проводит с Джулией много времени, слушает её, утешает, заглядывает в лавочку и пытается хоть как-то ей помочь. Она её друг. Имельда же приятельница, second-line friend, которая, впрочем, выбьется на передний план.
Не сказать, впрочем, что их отношения лишены споров, срача, обид и теде, слёз и теде. Они знают, что всё это пройдёт, что всё будет хорошо, что никто в этой лавочке никому не хочет навредить.
В ОПШЕМ
я поплакался и сел ждать проды того восхитительного фика....
1 note
·
View note
А теперь вкратце(???) про нашу с бро ау по люцунгам(кстати, мы называем их цукаты)
(А еще есть ау цукады, цукини, цунами, цедра....нам так проще обозначать)
В этой ау происходят события после последней битвы из мк1, т.е. титан Цунг побежден, убит(?)(на самом деле из диалогов можно почерпнуть, что нихуя он не убит)
Некоторое время мирок восстанавливается, все приходит в норму
Но вау. Титан!Шан возвращается вновь, на сей раз особо не прикрываясь и не строя козни издалека. Он сразу заявляется к Лю и в лоб выдвигает ему предложение
Если совсем кратко - они с Кенгом заключают мирный договор между их мирами(ведь мы помним, что у Шана имеется своя вселенная, агаа)
Шан аргументирует тем, что в таком случае, он более не совершает попыток уничтожить мир Лю(в противном случае, при отказе, он продолжит и страдать будут все). Мир Лю Кенга, в свою очередь, при надобности окажет помощь Цунгу, если вдруг на него нападет кто-либо из иных титанов
Что его самого, естественно, ни капли не пугало. Но выдать свое предложение, как нечто выгодное обеим сторонам, всё-таки нужно. Всплыли еще некоторые мелочи в данном договоре, но, по итогу, поломавшись, Лю приходит к выводу, что ему нужно согласиться
И ладно бы только договор. Но в следующий момент Цунг уточняет:"брачный союз"
Сначала это не имело логики, но потом я выдал обоснуй в пользу логики колдуна, мол, ему нужно было морально поиздеваться над богом огня уже на данном этапе
Что, в принципе, получилось.
Тем не менее, они пришли к общему соглашению.
И изначально Шан выдвигал это все только ради того, чтобы втереться к богу в доверие, после чего спокойно устранить его, как основную проблему в завоевании
Но спустя недели. Месяцы. Больше года, планы Цунга отходили на задний план, и оба они со скрежетом внутри начали потихоньку принимать компанию друг друга.
Из маленьких хедканонов
- Цунг проникся чаем, что готовил ему Лю Кенг. И даже возвращаясь к себе, заставляя подчиненных приготовить нечто подобное, он кривился. Признавал чай только от одной персоны и только им и довольствовался
- Лю Кенг, по возможности, разбавляет свои будни каллиграфией. И, изредка, любительским рисованием.
- Цунг ненавидит проявлять свои настоящие чувства к богу на публике, его нежность просачивается лишь тогда, когда эти двое уединяются. А ранее он и вовсе проявлял подобное в неведении для Лю (например, поцелуй в щеку, пока последний спит)
- в порыве гнева, Шан разбил любимую чашку Кенга, в его отсутствие. Но, не покривив душой, он запарился и приобрел точно такую же. Так же, Шан дарил Лю заколку
- в сексе, Шан не уступает Лю Кенгу доминирующую роль, предпочитая брать инициативу на себя, растягивать процесс и довольствоваться собственными дразнилками над богом. (Лю выступил в роли актива лишь раз)
- Цунг весьма ревнив, и ревность свою завуалированно проявлял даже на первых этапах их союза, когда между ними, казалось, еще не было ни намека на положительные чувства друг к другу
- когда Шан оставался в мире Лю Кенга и ночевал у того первые дни, он постоянно забирал одеяло у бога, в довесок спихивая его с кровати на пол(непроизвольно, во сне). Но позже вынес предложение на приобретение ложе несколько... Крупнее. Скидывания прекратились, а вот за одеяло приходится побороться.
841 notes
·
View notes