Арсений никогда не встречал человека, который любил обниматься так сильно как Антон. При встрече, по утрам, после долгого рабочего дня или даже в перерывах между съемками. Причем, казалось, что это желание было у него абсолютно бессознательным, потому что даже ночью Арсений то и дело просыпался от того, что Антон прижимался к его спине, а на талии лежала его рука.
И если первое время их отношений Арсений не понимал этой тяги и зачастую просто терялся, не зная, как реагировать, то постепенно он все же проникся его безграничной любовью к объятиям, а дома и вовсе не редко сам начал становиться инициатором.
Ведь было безумно приятно ощущать теплые руки, которые крепко обхватывали его за талию или плечи и притягивали к себе донельзя близко, чувствовать, как Антон выводил на его спине витиеватые узоры кончиками пальцев, тихо дышал, уткнувшись в макушку, или шептал ему всякие глупости в ухо, пока сам Арсений стоял, уткнувшись ему в шею, водил кончиком носа по линии челюсти, оставляя там поцелуи и, наконец, вдыхал поглубже уже родной запах Антона вперемешку с выветрившимся за день одеколоном.
Арсений искренне наслаждался каждым таким моментом спокойствия и безмятежности, когда он мог чувствовать себя миниатюрным, а иногда и немного хрупким в любимых руках, ощущать бесконечную поддержку и опору и просто знать, что Антон был рядом и пока не сбежал от него ни по каким делам. Хотя куда бы их не заносила нелегкая, все пути в итоге вели к тому, что Арсений вновь оказывался в родных объятиях.
Круэль скептически оглядывает Симфонию. Смотрит минуту прищуренно. Девушка же в розовом весело болтает о своём будущем: то о поездках в другие страны, то о миллионах в кармане, то о личном особняке или, по крайней мере, замке.
Круэль молча слушает, не комментирует. Только когда Симфония делает небольшую паузу, чтобы набрать воздуха в лёгкие, девушка с фиолетовыми волосами цокает:
— Розовые очки сними.
Симфония удивлённо моргает. Но всё же снимает и складывает в сумку.
— Да, мне тоже не нравится, оттенок не очень, — с грустью вздыхает розоволосая, а потом мигом из рюкзака вытаскивает другие солнцезащитные очки и тоже розовые, просто светлее.
Ты называл ****** ту, которая ничего для Тебя не значила и ту, которая сходила по Тебе с ума
и снова новый день. и снова хочется мне Тебя видеть.
Твой самый заразительный на свете смех, улыбка с лучиками света и отсвет длинных тех ресниц, что постоянно падают Тебе на щеки... тепло, которое исходит от Тебя, заставляет шумно выдыхать и действует как сила притяжения. и мне так хочется не притворяться...
«ух как грубо», - произносишь Ты. Ты считаешь меня такой. Я показываю себя такой. но Ты не видишь мою душу. никто не видит. Она – другая...
Грубость стала моими доспехами от этого мира, а морщинка между бровями – следствием глубокой задумчивости. которая уходит только тогда, когда я действительно расслабляюсь и искренне смеюсь. за Грубостью, что сквозит в моем отношении, за вечной холодностью рук не слышен громкий сердца стук... оно горячее, и стоит только прикоснуться, оставит на тебе свой отпечаток. а ранимость скрывает острая скала, о которую бьются ледяные воды океана, и словно иглы глубоко вонзаются в других...
Лес. Луну то и дело перекрывают мирно ползущие по небу небольшие тучки, мешая видимости маленькой ночной путнице.
Луиза пробиралась сквозь ели, которые своими пушистыми ветвями перекрывали путь. Она не понимала почему в сказках их называли пушистыми, ибо они неприятно колются.
Некоторое время назад она чувствовала покалывание на ручках и как белоснежный снег, что серпантином падал вниз с тронутых ею ветвей охлаждал её кожу. Как зимний покров приятно покалывал ступни, словно те вязаные носки, что подарила её мама на день рождение.
Но сейчас она этого не чувствовала. Руки и ноги окоченели от долгих блужданий по этому чужому холодному миру леса.
Не так давно она была самым счастливым ребёнком, а теперь бродит в поисках добрых людей еле шепча посиневшими от мороза губами "помогите". Её некогда тёплая пижама розового оттенка, Из-за которой мама называла её ласково зефиринкой, застыла колом из-за замёрзшей пропитавшей её насквозь крови... Крови её некогда живых родителей.
Позавчера схватила резкую вечерне-ночную мотивацию вкупе с уверенностью в себе, поэтому написала что-то вроде мини-зарисовки по д'Артосикам родным моим (очень мини. самое мини мини, которое вы видели), но слишком сомневаюсь в себе, чтобы выложить, хотя очень хочется.
Вот вроде и кажется, что всё у меня там нормально (тем более я перечитала на свежую голову спустя один день, подправив все имевшиеся недочёты), но это ощущение покинет меня ровно в тот момент, когда кто-либо, кроме меня, прочитает(
Мнения, предложения?
На заметку, оставила в этой зарисовке что-то вроде открытой концовки, поэтому в любой момент могу продолжить, если 💥вдохновение💥 нагрянет (а могу и нет)
Драко когда-то хотел научиться готовить так же вкусно как Гермиона. Драко накупил много книг по кулинарии. Ему приглянулся простенький рецепт тортика в форме ёжика. Целый день маялся с этим, пока не получилось вот это
Гермиона: ...
Драко: я ужасен. Пожалуйста, не смотри на это. Давай сожжем это адским огнем.
Гермиона видит, что Драко расстроен, но, сдерживая смех от внешнего вида торта, все же решается попробовать десерт. На удивление это было вкусным, даже очень вкусным.
Гермиона: тебе стоит поработать только над дизайном, милый. Торт великолепен. Также как и ты.